Вверх страницы
Вниз страницы

Форум о социофобии

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Форум о социофобии » Отвлеченные разговоры » Любимые стихотворения.


Любимые стихотворения.

Сообщений 151 страница 180 из 199

151

С антресолей достану «ТТ»,
покручу-поверчу —
я еще поживу и т.д.,
а пока не хочу
этот свет покидать, этот свет,
этот город и дом.
Хорошо, если есть пистолет,
остальное — потом.
Из окошка взгляну на газон
и обрубок куста.
Домофон загудит, телефон
зазвонит — суета.

Надо дачу сначала купить,
чтобы лес и река
в сентябре начинали грустить
для меня, дурака.
Чтоб летели кругом облака.
Я о чем? Да о том:
облака для меня, дурака.
А еще, а потом,
чтобы лес золотой, голубой
блеск реки и небес.
Не прохладно проститься с собой
чтоб — в слезах, а не без.

***
Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского поэта,
я позабуду сказочный Свердловск
и школьный двор в районе Вторчермета.

Но где бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище свердловском.

Не в плане не лишенной красоты,
но вычурной и артистичной позы,
а потому что там мои кенты,
их профили на мраморе и розы.

На купоросных голубых снегах,
закончившие ШРМ на тройки,
они запнулись с медью в черепах
как первые солдаты перестройки.

Пусть Вторчермет гудит своей трубой,
Пластполимер пускай свистит протяжно.
А женщина, что не была со мной,
альбом откроет и закурит важно.

Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная шваль: бандиты и поэты.

152

Старик над картою и я
над чертежом в осеннем свете —
вот грустный снимок бытия
двух тел в служебном кабинете.

Ему за восемьдесят лет.
Мне двадцать два, и стол мой ближе
к окну, и в целом мире нет
людей печальнее и ближе.

Когда уборщица зайдет,
мы оба поднимаем ноги
и две минуты напролет
сидим, печальные, как боги.

Он глуховат, коснусь руки:
— Окно открыть? — Вы правы, душно.
От смерти равно далеки
и к жизни равно равнодушны.

***
Был городок предельно мал,
проспект был листьями застелен.
Какой-то Пушкин или Ленин
на фоне осени стоял
совсем один, как гость случайный,
задумчивый, но не печальный.

…Как однотипны города
горнорабочего Урала.
Двух слов, наверно, не сказала,
и мы расстались навсегда,
и я уехал одинокий,
ожесточенный, не жестокий.

В таком же городе другом,
где тоже Пушкин или Ленин
исписан матом, и забелен
тот мат белилами потом,
проездом был я две недели,
один, как призрак, жил без цели.

Как будто раздвоился мир
и расстоянье беспредельно
меж нами, словно параллельно
мы существуем: щелок, дыр,
лазеек нет, есть только осень,
чей взор безумен и несносен.

Вот та же улица, вот дом
до неприличия похожий,
и у прохожих те же рожи
— в таком же городе другом —
я не заплачу, но замечу,
что никогда тебя не встречу.

***
Нет, главное, пожалуй, не воспеть,
но главное, ни словом не обидеть —
и ласточку над городом увидеть,
и бабочку в руках своих согреть.

О, сколько лет я жил — не замечал
ни веточек, ни листьев, ни травинок.
Я, сам с собой вступивший в поединок,
сам пред собою был и слаб и мал.

И на исходе сумрачного дня
я говорю вам, реки, травы, птицы:
я в мир пришел, чтоб навсегда проститься.
И мнится, вы прощаете меня.

***
Оркестр играет на трубе.
И ты идёшь почти вслепую
от пункта А до пункта Б
под мрачную и духовую.
Тюрьма стеной окружена.
И гражданам свободной воли
оттуда музыка слышна.
И ты поморщился от боли.
А ты по холоду идёшь
в пальто осеннем нараспашку.
Ты папиросу достаёшь
и хмуро делаешь затяжку.
Но снова ухает труба.
Всё рассыпается на части
от пункта Б до пункта А.
И ты поморщился от счастья.
Как будто только что убёг,
зарезал суку в коридоре.
Вэвэшник выстрелил в висок,
и ты лежишь на косогоре.
И путь-дорога далека.
И пахнет прелою листвою.
И пролетают облака
над непокрытой головою.

153

А-хах-ха Капельке должно понравиться:

Свернул трамвай на улицу Титова,
разбрызгивая по небу сирень.
И облака — и я с тобою снова —
летят над головою, добрый день!
День добрый, это наша остановка,
знакомый по бессоннице пейзаж.
Кондуктор, на руке татуировка
не «твой навеки», а «бессменно Ваш».
С окурком «Примы» я на первом плане,
хотя меня давно в помине нет.
Мне восемнадцать лет, в моём кармане
отвёртка, зажигалка и кастет.
То за руку здороваясь, то просто
кивая подвернувшейся шпане,
с короткой стрижкой, небольшого роста,
как верно вспоминают обо мне,
перехожу по лужам переулок:
что, Муза, тушь растёрла по щекам?
Я для тебя забрал цветы у чурок,
и никому тебя я не отдам.
Я мир швырну к ногам твоим, ребёнок,
и мы с тобой простимся навсегда,
красавица, когда крупье-подонок
кивнёт амбалам в троечках, когда,
весь выигрыш поставивший на слово,
я проиграю, и в последний раз
свернёт трамвай на улицу Титова,
где ты стоишь и слёзы льёшь из глаз.

***
В сырой наркологической тюрьме,
куда меня за клюки упекли,
мимо ребят, столпившихся во тьме,
дерюгу на каталке провезли
два ангела — Серега и Андрей, — не
оглянувшись, типа все в делах,
в задроченных, но белых оперениях
со штемпелями на крылах.

Из-под дерюги — пара белых ног,
и синим-синим надпись на одной
была: как мало пройдено дорог…
И только шрам кислотный на другой
ноге — все в непонятках, как всегда:
что на второй написано ноге?

В окне горела синяя звезда,
в печальном зарешеченном окне.

Стоял вопрос, как говорят, ребром
и заострялся пару-тройку раз.
Единственный-один на весь дурдом
я знал на память продолженья фраз,
но я молчал, скрывался и таил,
и осторожно на сердце берег —
чтó человек на небо уносил
и вообще — чтó значит человек.

1999

***
Зависло солнце над заводами,

и стали черными березы.

..Я жил тут, пользуясь свободами

на смерть, на осень и на слезы.
Спецухи, тюрьмы, общежития,

хрущевки красные, бараки,

сплошные случаи, события,

убийства, хулиганства, драки.
Пройдут по ребрам арматурою

и, выйдя из реанимаций,

до самой смерти ходят хмурые

и водку пьют в тени акаций.
Какие люди, боже праведный,

сидят на корточках в подъезде-

нет ничего на свете правильней

их пониманья дружбы, чести.
И горько в сквере облетающем

услышать вдруг скороговорку:

"Серегу-жилу со товарищи

убили в Туле, на разборке..."
1997

Отредактировано Titus Groan (14-04-2014 20:30:23)

154

До блеска затаскавший тельник,
до дырок износивший ватник,
мне говорил Серега Мельник,
воздушный в юности десантник,

как он попал по хулиганке
из-за какой-то глупой шутки —
кого-то зацепил по пьянке,
потом надбавки да раскрутки.

В бараке замочил узбека.
Таджику покалечил руку.
Во мне он видел человека,
а не какую-нибудь суку.

Мол, этот точно не осудит.
Когда умру, добром помянет.
Быть может, уркою не будет,
но точно мусором не станет.

1997

***
Лысов Евгений похоронен.
Бюст очень даже натурален.
Гроб, говорят, огнеупорен.
Я думаю, Лысов доволен.
Я знал его от подворотен
до кандидата-депутата.
Он был кому-то неугоден.
А я любил его когда-то.
С районной шушерой небрежен,
неумолим в вопросе денег.
Со мною был учтив и нежен,
отремонтировал мне велик.
Он многих, видимо, обидел,
мне не сказал дурного слова.

Я радовался, если видел
по телевизору Лысова.
Я мало-мало стал поэтом,
конечно, злым, конечно, бедным,
но как подумаю об этом,

о колесе велосипедном —
мне жалко, что его убили.
Что он теперь лежит в могиле.
А впрочем, что же, жили-были...
В затылок Женю застрелили.

155

И фото автора очень даже колоритное)):

http://img0.liveinternet.ru/images/attach/b/4/104/134/104134446_4514961_133654_original.jpg

156

многие наверно узнают себя

Отредактировано Ницщеброд (16-04-2014 20:37:41)

157

Есть на нашей улице магазин «Бывшие продукты»,
У которого закрашены белой краской окна.
Там висят на стенах кольца и крючья,
Там пытают поэтесс в чёрных кофтах.

По ночам они жалобно воют,
Или стонут монотонно и страшно.
А наутро я нахожу на помойке
Кофты чёрные их и водолазки,

Редко – чёрные трусы или лифчик.
И всегда поодаль, у остановки,
Вижу чёрненький автомобильчик,
У которого на окнах решётки.

Их привозят, видно, на этом экипаже.
Интересно, садятся ли они туда добровольно?
Иногда я вижу, как в пиджаке с чужого плеча на голое тело
Из бывших «Продуктов» выскакивает женщина
И бежит в сторону метро.

Один из мужиков, роющихся в помойке,
Рассказал мне, что эти женщины имеют отношение к литературе.
А точнее – это поэтессы в чёрных кофтах,
Для их отлова созданы специальные структуры.

«Но зачем же их ловят и пытают?» –
Спросил я с удивлением. «Кому это вредит?»
«Потому что они стихи свои вслух читают», -
Он отвечал, и я понял, что не пиздит.

Лишь однажды ночью я увидел,
Потому что лежал пьяный, как сейчас, или ещё хлеще, -
Как у бывших «Продуктов» остановилась машина,
И из неё вышли две бабы, одетые абсолютно не в чёрные вещи.

И я понял, что жизнь более штука сложная,
Чем мог я даже когда-либо предполагать:
Если поэтессы перестал одеваться в чёрное –
Что уж теперь говорить, о чём мечтать!

Наверное, теперь нету смысла
Ни в чём, абсолютно ни в чём.
Дайте водки два ведра и коромысло,
А мы уж как-нибудь сами донесём.

158

Ницщеброд, Павича люблю тоже очень. А что у тебя любимое?

159

Знаменитый стих Валерия Брюсова в одну строчку, так называемый моностих:

О, закрой свои бледные ноги

3 декабря 1894

Отредактировано Starscream (22-04-2014 23:36:16)

160

Killer Nun написал(а):

Ницщеброд, Павича люблю тоже очень. А что у тебя любимое?

"Словарь" в первую очередь, а так вообще все его произведения нравятся.

161

френд перевел стихи Аустры Скуини, очень мне понравлось:

аустра скуиня [http://ru.wikipedia.org/wiki/Скуиня,_Аустра]

юная поэтесса, левачка, коммунистка в подполье.

ню-модель [http://www.kasjauns.lv/lv/bildes/Latvija/00.2011/21.01.2011/Skujina_Austra.jpg]

состояла в левой студенческой корпорации "zemgalija" [http://lv.wikipedia.org/wiki/Zemgalija], что само по себе интересно, ведь студенческая корпорация - калька с немецких братств бурсаков - организация заведомо консервативная, хотя они принимали в свои ряды и женщин. но в период александровской реакции выяснилось, что такая модель отлично подходит для конспирации и подпольной работы.

была колумнисткой в "socialdemokrāts", это такой латышский "гардиан", издавала подпольный журнал.

в возрасте 23 из-за несчастной любви к мужчине ли, к женщине ли, бросилась с моста и утопилась. очаровательно.

ей отведена пара страниц в школьном учебнике литературы.

* * *

допотопный мой underwood,
позволь же голову мне положить
на твои железные плечи и прислушаться
слушая тишины песнь

знаю же, что когда-нибудь буду тебя проклинать,
чтоб не подвел старый твой валик
при наборе моих стихов
печальных, к тому же, как серые рощи лифляндских берез
и еще и паршивых
точно городской окраины пыльные улицы

я буду тебя заклинать в последний свой раз
выбивая министерскую резолюцию:
машинистка такая-сякая
высоким требованиями государственной службы
не соответствует

и тогда,
когда терять, в общем-то, будет уже решительно нечего
посреди сутолоки, шума и гама
транснациональной биржи
я услышу
и сразу узнаю невеселую печальную скорбную песню о хлебе насущном
а по желобам труб водосточных
потекут ручьи грязи
и женщины, бледные
слово рыхлый апрельский нерастаявший снег
будут продавать на бульварах весну по куску на отрез
а шпана-пацанята затянут песню про броненосец потемкин
наводя через лужи мосты
в новую лучшую
счастливую жизнь,
которую мне и моим друзьям-босякам на веку своем не видать
ведь апрельские паводки смоют наш мостик бумажный

гремящими костяшкам литеров
не набивать букв новых готическим шрифтом
на белой бумаге
а солнце дамой-кокеткой
усмешкой просияет прямо в лицо
сквозь стекло оконных решеток и рам
на столешнице акты с укором хлопнут обложек ресницами,
в то же время я слышу,
шелест приводного ремня и вижу вращение смазанной втулки,
на английском заводе рабочие шепотом тихим ведут разговор
про африку в огне
о гражданской войне с гоминьданом в китае
и вечной свободе, что нет и нету у них.
но, быть может, говорят они
в самом сердце старой европы
загорится пожар мировой революции и машинистка
стремительным ударами пальцев
будет чеканить на белой бумаге
буквы пламенеющих слов,
продиктованных искренностью новой эпохи

162

Сердечная история

Сто раз решал он о любви своей
Сказать ей твердо. Все как на духу!
Но всякий раз, едва встречался с ней,
Краснел и нес сплошную чепуху!

Хотел сказать решительное слово,
Но, как на грех, мучительно мычал.
Невесть зачем цитировал Толстого
Или вдруг просто каменно молчал.

Вконец растратив мужество свое,
Шагал домой, подавлен и потерян.
И только с фотографией ее
Он был красноречив и откровенен.

Перед простым любительским портретом
Он смелым был, он был самим собой.
Он поверял ей думы и секреты,
Те, что не смел открыть перед живой.

В спортивной белой блузке возле сетки,
Прядь придержав рукой от ветерка,
Она стояла с теннисной ракеткой
И, улыбаясь, щурилась слегка.

А он смотрел, не в силах оторваться,
Шепча ей кучу самых нежных слов.
Потом вздыхал:- Тебе бы все смеяться,
А я тут пропадай через любовь!

Она была повсюду, как на грех:
Глаза... И смех - надменный и пьянящий...
Он и во сне все слышал этот смех.
И клял себя за трусость даже спящий.

Но час настал. Высокий, гордый час!
Когда решил он, что скорей умрет,
Чем будет тряпкой. И на этот раз
Без ясного ответа не уйдет!

Средь городского шумного движенья
Он шел вперед походкою бойца.
Чтоб победить иль проиграть сраженье,
Но ни за что не дрогнуть до конца!

Однако то ли в чем-то просчитался,
То ли споткнулся где-то на ходу,
Но вновь краснел, и снова заикался,
И снова нес сплошную ерунду.

- Ну вот и все! - Он вышел на бульвар,
Достал портрет любимой машинально,
Сел на скамейку и сказал печально:
- Вот и погиб "решительный удар"!

Тебе небось смешно. Что я робею.
Скажи, моя красивая звезда:
Меня ты любишь? Будешь ли моею?
Да или нет?- И вдруг услышал:- Да!

Что это, бред? Иль сердце виновато?
Иль просто клен прошелестел листвой?
Он обернулся: в пламени заката
Она стояла за его спиной.

Он мог поклясться, что такой прекрасной
Еще ее не видел никогда.
- Да, мой мучитель! Да, молчун несчастный!
Да, жалкий трус! Да, мой любимый! Да!

Эдуард Асадов 1969

163

Carmonas
Боюсь, те времена, когда такое было возможно, давно канули в Лету( А может, и не бывало их никогда, поэтам многое простительно.

164

любимый стих Лермонтова

Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто
Толпе мои расскажет думы?
Я - или бог - или никто!

165

Раз идёт такая пьянка (во флудильне-3),я тоже хочу.. Не то чтобы любимое, но "автобиографичное"  :D

Анна Ахматова

Смятение
1

Было душно от жгучего света,
А взгляды его — как лучи.
Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился — он что-то скажет...
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.

2

Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застил туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.

3

Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся —
И загадочных, древних ликов
На меня поглядели очи...

Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его — напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.

1913

166

***
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной
Распущенной-и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью — всуе...
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце не у нас на головами,
За то, что Вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не Вами.

М. И. Цветаева, 1915

167

По поводу восхищения женщины женщиной... Цветаева посвятила цикл стихов своей возлюбленной Софии Парнок. Вот одно из них:

Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю.
Но тоска во мне — слишком вечная,
Чтоб была ты мне — первой встречною.

Сердце сразу сказало: «Милая!»
Всё тебе — наугад — простила я,
Ничего не знав, — даже имени! —
О, люби меня, о, люби меня!

Вижу я по губам — извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжёлым надбровным выступам:
Это сердце берётся — приступом!

Платье — шёлковым чёрным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Всё в тебе мне до боли нравится, —
Даже то, что ты не красавица!

Красота, не увянешь за́ лето!
Не цветок — стебелёк из стали ты,
Злее злого, острее острого
Увезённый — с какого острова?

Опахалом чудишь, иль тросточкой, —
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, —
Нежность женщины, дерзость мальчика.

Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я
Всё, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена!

14 января 1915

168

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

169

Научиться вставать раньше. Зеркалам улыбаться чаще.
И все то, что сейчас важно, не откладывать в долгий ящик.
И самой принимать решенья, и на завтраки есть каши,
И заматывать в шарф шею, чтоб потом не лечить кашель.

Не растрачивать понапрасну ни усилий, ни слов, ни денег,
И довольствоваться прекрасно парой туфель и парой серег.
Не писать вдохновенных строчек позабывшим и равнодушным.
Наконец-то расставить точки. Навсегда. Не тревожить душу.

Научиться ценить время, не опаздывая на встречи.
Проводить вечера с теми, кто молчанием боль лечит.
Возвращаться не слишком поздно и, волнуясь, слова не комкать,
И, считая ночные звезды, научиться тебя не помнить…

И, простившись с тоской щемящей, думать только лишь о хорошем.
Жить сегодняшним, настоящим, а не будущим и не прошлым.
О сомненьях забыть вовсе, будто в шоу про «до»/«после»,
И с улыбкой встречать осень. И казаться совсем взрослой…

Научиться вставать раньше. Научиться дышать чаще.
И по-новому жить дальше. Понимая, что вот – счастье…

Отредактировано нМаруся (27-10-2017 10:51:12)

170

Над зыбкой рябью вод встаёт из глубины
Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,
Обрывы чёрные, потоки красных щебней —
Пределы скорбные незнаемой страны.

Я вижу грустные, торжественные сны —
Заливы гулкие земли глухой и древней,
Где в поздних сумерках грустнее и напевней
Звучат пустынные гекзаметры волны.

И парус в темноте, скользя по бездорожью,
Трепещет древнею, таинственною дрожью
Ветров тоскующих и дышащих зыбей.

Путём назначенным дерзанья и возмездья
Стремит мою ладью глухая дрожь морей,
И в небе теплятся лампады Семизвездья.

----

Таков закон, его не изменить:
Стабильно состояние покоя.
Воде, что начинается рекою,
Трясиной предначертано застыть.
Не тронет ветер тёмной глубины
В пучине мирового океана;
Стихает рябь на зеркале лимана:
Движения её предрешены.
Лишь капля, что сумеет воспарить
Над безмятежно стынущей водою, Расколет небо яростной грозою -
Таков закон, его не изменить.

Максимилиан Волошин

171

Плюс еще порция ядреного символизма от того же Волошина и такой то озвучкой - https://www.youtube.com/watch?v=pGUXe8KrZzM

172

Ш. Бодлер. Цветы зла. Падаль (и именно этот перевод)

Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.

И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.

Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.

И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.

То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.

Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.

Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты - навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.

173

Deyk написал(а):

Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.

Еще один любитель и потребитель. Скажите, что он любил эту свою звезду? Да ничего подобного! Вот так и вижу, как он, глядя ей в глаза: "И вас, красавица, и вас коснется тленье, и вы сгниете до костей..." Мороз по коже!
Нет, ну стихотворение конечно великолепное. Уж очень эти образы живые, так и воплощаются в воображении.  http://i1.imageban.ru/out/2014/08/02/eea0057e976975776a06d2a4d55b839d.gif Напоминает картины Босха своей страстью к отвратительному.
Не знаю, может не надо было здесь комментировать, но очень хотелось поделиться впечатлением. Чтобы внутри не осело.
Deyk
Ты часто перечитываешь его? Может не надо?

174

нМаруся написал(а):

Может не надо?

Почему? :))))))) Я его не просто перечитываю, я его частично наизусть помню :)
Кстати,

нМаруся написал(а):

Скажите, что он любил эту свою звезду?

Ты думаешь он писал про кого-то конкретного? Т.е. что это адресовалось какой-то девушке?
Может это мое индивидуальное, но я практически никогда не пишу в чей-то адрес. И, если я не ошибаюсь, посвящения там не было.

Отредактировано Deyk (27-10-2017 21:05:54)

175

«Исповедь самоубийцы»

Простись со мною, мать моя,
Я умираю, гибну я!
Больную скорбь в груди храня,
Ты не оплакивай меня.

Не мог я жить среди людей,
Холодный яд в душе моей.
И то, чем жил и что любил,
Я сам безумно отравил.

Своею гордою душой
Прошел я счастье стороной.
Я видел пролитую кровь
И проклял веру и любовь.

Я выпил кубок свой до дна,
Душа отравою полна.
И вот я гасну в тишине,
Но пред кончиной легче мне.

Я стер с чела печать земли,
Я выше трепетных в пыли.
И пусть живут рабы страстей —
Противна страсть душе моей.

Безумный мир, кошмарный сон,
А жизнь есть песня похорон.
И вот я кончил жизнь мою,
Последний гимн себе пою.

А ты с тревогою больной
Не плачь напрасно
Надо мной.

176

Любимых много. Одно из них принадлежит Есенину:

Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот — и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.

Ах, какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.

Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.

Дар поэта — ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.

Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились -
Значит, ангелы жили в ней.

Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, -

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать -
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.

177

Дмитрий Мережковский

ПРОКЛЯТИЕ ЛЮБВИ

С усильем тяжким и бесплодным
Я цепь любви хочу разбить.
О, если б вновь мне быть свободным,
О, если б мог я не любить!

Душа полна стыда и страха,
Влачится в прахе и крови,
Очисти душу мне от праха,
Избавь, о Боже, от любви!

Ужель непобедима жалость?
Напрасно Бога я молю:
Всё безнадежнее усталость,
Всё бесконечнее люблю.

И нет свободы, нет прощенья.
Мы все рабами рождены,
Мы все на смерть и на мученья
И на любовь обречены.

178

Цикада

Цикада!
Счастье хмельной
от света
умереть на постели земной.

Ты проведала от полей
тайну жизни, завязку ее и развязку.
И старая фея,
та, что слыхала рожденье корней,
схоронила в тебе свою сказку.

Цикада!
Это счастье и есть -
захлебнуться в лазурной крови
небес.
Свет - это бог. Не затем ли
проделана солнцем дыра,
чтоб мог он спускаться на землю?

Цикада!
Это счастье и есть -
в агонии чувствовать весь
гнет небес.
Перед вратами смерти
с понуренной головою,
под спущенным стягом ветра
идет все живое.

Таинственный говор мыслей.
Ни звука...
В печали
идут облаченные в траур
молчанья.

Ты же, пролитый звон, цикада,
ты, родник зачарованный лета,
умираешь, чтоб причаститься
небесному звуку и свету.

Цикада!
Счастливая ты,
ибо тебя облачил
сам дух святой, иже свет,
в свои лучи.

Цикада!
Звездой певучей
ты сверкала над снами луга,
темных сверчков и лягушек
соперница и подруга.
И солнце, что сладостно ранит,
налившись полуденной силой,
из вихря лучей гробницу
над прахом твоим водрузило
и сейчас твою душу уносит,
чтоб обратить ее в свет.
Стань, мое сердце, цикадой,
чтобы истек я песней,
раненный над полями
светом небесной бездны.
И та, чей женственный образ
был предугадан мной,
пусть собственными руками
прольет его в прах земной.

И розовым сладким илом
пусть кровь моя в поле станет,
чтобы свои мотыги
вонзали в нее крестьяне.

Цикада!
Это счастье и есть -
умереть от невидимых стрел
лазурных небес.

Федерико Гарсиа Лорка 1921

179

нМаруся написал(а):

Еще один любитель и потребитель.

+

Стихотворение построено на ярком контрасте жизни и смерти. Эта лошадь - то, от чего мы отводим взгляд, смерть не припудренная условностями, это наше неизбежное будущее. Девушка- спутница олицетворяет жизнь и незнание, отворачивается и не принимает эту лошадь. Молодое и живое в одном кадре с умершем и оставленным у всех на виду. Это трогает, вызывает много чувств, рождается стихотворение. Образ девушки, на мой взгляд, можно заменить на юношу без больших потерь. Здесь главная лошадь в своей печальной судьбе. Она лежит в таком неприглядном виде на земле как назидание, как упрек, как вызов. И она говорит о вечном, о том, с чем столкнется любой независимо от напяливания на себя внешних атрибутов. Не для спора. Тоже мнение.

Одно из. Сергей Есенин. Во многом нравится, потому что на музыку переложено.

Да! Теперь - решено. Без возврата
Я покинул родные края.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.

Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пёс мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, сулил мне Бог.

Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.

А когда ночью светит месяц,
Когда светит... чёрт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.

Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролёт, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.

Сердце бьётся всё чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
- Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад.

Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пёс мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, сулил мне Бог.

180

Цветы мне говорят - прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Ее лицо и отчий край...

Есенин


Вы здесь » Форум о социофобии » Отвлеченные разговоры » Любимые стихотворения.


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно