я чо-то не понял...как  это - прикинуться дурачком? ваще не въезжаю..вот от меня люди вообще шарахаются..либо злятся..но подавляют......мне кем прикинуться?

  впервые за 24 года я ваще никак не въезжаю..........

  так кем мне притвориться, чтобы простые девушки не шарахались?

_lamer
Вообще, мы ушли от темы. Обращение к Вайту было адресовано ему, и только ему. Другим понимать там нечего! Если тебя интересует тема пикапа, то ты ошибся адресом. Я если совсем по справедливости презираю тебя за твою "любвеобильность" (кавычки только не к месту, ну да ладно).

_lamer
Вообще ты серьезную темку поднял. Но я тебе уже ответил, что слова (даже самые искренние) – ничто, поступки – все! Наврать с три короба можно и не покривив душой. Вполне реально. А фобия от слова страх. Не верю в искренность, не верю лжецам, никому не верю! Все врут!

_lamer
Дело начал писать. Понимаю тебя. У меня не осталось таких людей. Алко сближает, но его на жизнь не напасешься, и здоровье портится, и без того неважное. Поэтому я уже по Омару Хайяму живу фактически, в смысле его отмазками прикрываюсь

Мне это подойдет.Cпасибо. 

C каких пор выражение мыслей называется срачем? Наверное с тех пор как их пытаетесь выразить Вы.

Torquemada

Мне это подойдет.Cпасибо.    Кстати зафиксируйте это состояние-оно может быть естественным для Вас и прикыдываться дурачком не надо будет-все вопросы будут решены сами собой.

Torquemada

в смысле заблокировал возможность? и что ещё за радости? то о чём?

Torquemada
устроит)

З.Ы только ты один и понимаешь ламера)

  расскажи мне про это, раз ты такая искренняя.

Хорхе Луис Борхес

Рагнарёк

Образы наших снов (пишет Колридж [1]) воспроизводят ощущения, а не вызывают их, как принято думать; мы не потому испытываем ужас, что нас душит сфинкс, – мы воображаем сфинкса, чтобы объяснить себе свой ужас. Если так, то в силах ли простой рассказ об увиденном передать смятение, лихорадку, тревогу, страх и восторг, из которых соткался сон этой ночи? И все же попробую рассказать; быть может, в моем случае основная проблема отпадет или хотя бы упростится, поскольку сон состоял из одной-единственной сцены.

Место действия – факультет философии и литературы, время – вечер. Все (как обычно во сне) выглядело чуть иным, как бы слегка увеличенным и потому – странным. Шли выборы руководства; я разговаривал с Педро Энрикесом Уреньей [2], в действительности давно умершим. Вдруг нас оглушило гулом демонстрации или празднества. Людской и звериный рев катился со стороны Бахо. Кто-то завопил: «Идут!» Следом пронеслось: «Боги! Боги!» Четверо или пятеро выбрались из давки и взошли на сцену Большого зала. Мы били в ладоши, не скрывая слез: Боги возвращались из векового изгнания. Поднятые над толпой, откинув головы и расправив плечи, они свысока принимали наше поклонение. Один держал ветку, что-то из бесхитростной флоры сновидений; другой в широком жесте выбросил вперед руку с когтями: лик Януса не без опаски поглядывал на кривой клюв Тота [3]. Вероятно, подогретый овациями, кто-то из них – теперь уж не помню кто – вдруг разразился победным клекотом, невыносимо резким, не то свища, не то прополаскивая горло. С этой минуты все переменилось.

Началось с подозрения (видимо, преувеличенного), что Боги не умеют говорить. Столетия дикой и кочевой жизни истребили в них все человеческое; исламский полумесяц и римский крест не знали снисхождения к гонимым. Скошенные лбы, желтизна зубов, жидкие усы мулатов или китайцев и вывороченные губы животных говорили об оскудении олимпийской породы. Их одежда не вязалась со скромной и честной бедностью и наводила на мысль о мрачном шике игорных домов и борделей Бахо. Петлица кровоточила гвоздикой, под облегающим пиджаком угадывалась рукоять ножа. И тут мы поняли, что идет их последняя карта, что они хитры, слепы и жестоки, как матерые звери в облаве, и – дай мы волю страху или состраданию – они нас уничтожат.

И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись револьверы) и с наслаждением пристрелили Богов.